Грэм Джойс - Как бы волшебная сказка

Андервуд поднял руку, чтобы защититься, но слишком медленно: незнакомец коснулся выставленными пальцами век психиатра. Андервуд почувствовал удар, электрический разряд; он рухнул в кресло, и все вокруг погрузилось во мрак.

Через несколько мгновений сознание вернулось к нему. Теперь страшный незнакомец стоял над ним, подняв тяжелые песочные часы и готовый опустить их на голову Андервуда. Но он стоял неподвижно, застыв живой картиной угрозы. Воздух дымился, пахло озоном, и свет трепетал, как при ночной грозе.

Андервуд хотел было опереться о кресло, чтобы вскочить, но у него не было сил пошевелиться. Затем раздался треск, будто разодранного холста, и образ перед ним рассыпался на тысячи крохотных дрожащих радужных точек, словно потревоженных жучков в луче света. Сверкающий рой быстро собрался в новый образ, и теперь перед ним стояла Тара, которая, подняв руку, стискивала запястье незнакомца. Ни он ни она не оглядывались на Андервуда. Вперившись друг в друга взглядом, они словно пребывали в другом мире, равнодушные к присутствию психиатра. Опять раздался ужасный треск, и эта картина рассыпалась, и воздух вновь заполнили сверкающие жучки, которые мгновение спустя собрались в очередной образ. Теперь картина была совершенно иная: Тара обхватила лицо незнакомца белыми изящными ладонями и о чем-то умоляла. Человек плакал. Слезы казались голубыми в свете полярного сияния. Песочные часы, уже не оружие, катались по полу.

Картина рассыпалась и собралась в последний раз, представляя Тару, склонившуюся над Андервудом, раздвинутыми указательным и средним пальцем она нежно опустила ему веки.

Андервуд пришел в себя во второй раз. Тара сидела в соседнем кресле, пристально глядя на него грозными и немигающими карими глазами. Он оглянулся на песочные часы. На подоконнике, куда он их поставил, их не было. Он опустил глаза: о, вот они, валяются целехонькие на полу, откатившись по ковру на середину кабинета.

Психиатр с трудом поднялся, как человек, внезапно освобожденный от оков. Посмотрел вокруг, посмотрел позади себя. Опасный незнакомец бесследно исчез.

– Кого-то ищете? – поинтересовалась Тара.

– Где он?

Тара с прищуром посмотрела на него. С долгим, надменным, упорным прищуром.

Андервуд шагнул к своему письменному столу и заглянул за него, словно незнакомец мог прятаться там. Снова посмотрел на Тару. На песочные часы. Разложил на столе бумаги. Это были его записи о Таре. Некоторые профессиональные психологические термины были подчеркнуты или обведены в кружок старинной ручкой из письменного прибора на столе. Одна страница яростно исчеркана.

Андервуд подошел к двери и рывком распахнул ее. Посмотрел на лестничную площадку, в конец коридора. Затем, бросив Тару в кабинете, закрыл дверь и поспешил вниз по лестнице.

Его пожилая секретарша была занята полировкой своего стола. Согнувшись чуть ли не вдвое, со спреем в руке, она старательно орудовала тряпкой.

– Миссис Харгривс, вы не видели человека, который только что вышел?

Та взглянула на него:

– Нет, мистер Андервуд.

– А кто-нибудь входил?

– Нет. Я бы вам доложила. Как вы знаете.

– А выходил? И никого не видели, кто бы выходил?

– Я все время держу дверь на запоре, мистер Андервуд. Что вы тоже прекрасно знаете.

– В самом деле, миссис Харгривс. В самом деле.

– Что-нибудь случилось, мистер Андервуд?

Он погладил подбородок и, не ответив, резко развернулся и поспешил наверх в свой кабинет. Когда он вошел, Тара все так же сидела на своем месте у окна. Хотя успела поднять песочные часы и сейчас крепко держала, вызывающе зажав их между бедрами.

Андервуд встал над ней, уперев руки в боки и тяжело дыша. Она спокойно встретила его взгляд. Он достал сигареты, прикурил и глубоко затянулся, внимательно разглядывая ее.

– Вы применили ко мне контргипноз, – наконец проговорил он.

– Что за глупость, мистер Андервуд.

– Я знаю, вы это сделали.

Тара встала:

– Мне пора идти.

Она с тихим стуком поставила песочные часы на стол и, повернувшись к психиатру, протянула руку, чтобы попрощаться. Андервуд взглянул на ее руку так, словно в ней могла быть гадюка, бритва или какая-нибудь ведьминская штучка. Наконец вынул сигарету изо рта, загасил ее в пепельнице и пожал девушке руку, с осторожностью глядя на нее.

– Не так-то это просто, да?

Андервуд, не отпуская ее руку, сказал:

– Я бы хотел провести еще несколько сеансов. Бесплатно.

Тара покачала головой:

– У меня нет на это времени. Но спасибо за предложение.

Он отпустил ее руку. Она все-таки изменилась. Когда ему представили ее в первый раз, он подумал, что перед ним ребенок. Но теперь он видел зрелую женщину, мудрую той мудростью, о которой он мог только догадываться.

– Между прочим, мистер Андервуд. Насчет гистрионного расстройства личности. Им в такой же мере не нравится, что их называют фейри, как мне не нравится, что меня называют гистрионом, актеркой. Или еще как в том же роде. Кстати, – сказала Тара, – вам привет от миссис Ларвуд.

Андервуд покачал головой. Это имя ничего ему не говорило.

– Да ладно, не берите в голову. Прощайте.

– Прощайте, Тара.

Он смотрел, как она идет по кабинету, выскальзывает в дверь. Потом, закурив новую сигарету, стоял столбом, пока не докурил ее до фильтра. Раздавив окурок в пепельнице, поднял песочные часы и посмотрел на страницы своих записок. Еще раз внимательно оглядел помещение, будто продолжая сомневаться, не прячется ли кто за креслом, занавесями, под его столом.

Поставил часы обратно на стол и вернулся вниз к миссис Харгривс.

– Я так понимаю, что у мисс Мартин это был последний сеанс? – спросила та.

– Совершенно верно, миссис Харгривс. Скажите, была ли у нас когда-нибудь пациентка по имени миссис Ларвуд?

– Если только совсем давно, но, думаю, была. Да.

– Не могли бы вы поискать в архиве папку с ее историей болезни?

– Могу поискать. На сегодня мы закончили, мистер Андервуд?

Андервуд вздохнул:

– Знаете, что я вам скажу? Я, пожалуй, готов закончить вообще навсегда. Сегодня я буквальным образом заснул перед своей пациенткой.

– Что ж, – сказала миссис Харгривс, – если закончите, это будет вовремя. Посмотрим, смогу ли я найти для вас ту папку.

42

От колокольни, от белых домов,От этих скудных лугов и пашенЯ к фейри ушла, к народу холмов,Я не вернусь в селение наше.Может, девочка взойдет на крыльцо,К тебе постучится, матушка, в дверь,Платьице как у меня, кудри, лицо,Но это буду не я, ты ей не верь.

Женевьева приготовила для семьи ланч: нежгучий чили с салатом и огромный каравай теплого, только что из духовки, хлеба. Джози помогала накрывать на стол и уронила нож на кафельный пол.

– Ой! – расстроилась Джози.

– Ничего страшного – говорят, это к гостю.

Джози стало любопытно:

– Кто говорит?

– Просто так говорится. Если уронишь нож, то придет мужчина, если вилку – женщина.

– Кто говорит?

– Люди.

– Какие люди?

– Многие.

– Это правда?

Женевьева выпятила нижнюю губу:

– Поторапливайся, копуша. Заканчивай накрывать на стол.

В кухню вошел Джек:

– Умираю с голода.

Отломил большой кусок от каравая.

– Прекрати! – закричала Джози. – Мы ждем гостя.

– Какого еще гостя? – спросил Джек у матери.

– Ты вымоешь наконец руки? Сколько раз я должна тебе повторять? Мой руки перед едой.

– Я помыл.

– Врешь! Небось выпускал кишки крысам. – (Джек только собрался возразить, как раздался звонок в дверь.) – Господи, кого там черт принес?

– Это гость! – закричала Джози.

– Какой гость? – заинтересовался Джек.

– Не давай ей открывать дверь, – сказала Женевьева Джеку.

– Почему?

– Пойди и открой сам! – заорала Женевьева.

Слишком часто это бывал коммивояжер в костюме, или уличный торговец в балахоне с капюшоном, или «свидетели Иеговы» в черном серже. Она закончила раскладывать столовые приборы, вполуха прислушиваясь к голосам у двери. Через мгновение подняла голову и увидела на пороге кухни Ричи, в футболке и джинсах.

– Ричи! Мы как раз садимся есть, – обрадовалась она, с размаху ставя на стол кастрюлю с чили. – Будешь с нами?

Ричи ничего не ответил. Женевьева снова посмотрела на него. Тот выглядел больным: его трясло, лицо было серое, глаза покраснели, в сузившихся крохотных, как пульки, зрачках чернело смятение.